Моя бабушка
Когда, полгода назад, я с готовностью и воодушевлением пообещала моей четвероюродной сестре Лиле Гиллер, которую я видела во время своей поездки в город Донецк летом 1972 года, написать воспоминания о своей семье, а особенно о моей бабушке, Евгении Ароновне Лукер, я просто представить себе не могла, с какой серьезной проблемой я столкнусь.
Я всегда чувствовала, осознавала и понимала, что эти два человека, моя бабушка, и мой сын Женька, который получил свое имя в честь своей прабабушки и умер через 25 лет после ее смерти, - главные люди в моей жизни. Но долгие годы я не ощущала этого, тратя свою энергию на выражение любви, преданности, заботы совсем другим персонажам в пьесе своей жизни. Теперь я как бы попала в ситуацию своего детства, когда в 1962 году, на первые свои заработанные в полеводческой бригаде деньги купила моему 10 летнему брату Вадику настоящий фотоаппарат «Смена», и мы с ним, закрывшись в темной комнате, печатали наши первые, такие смешные, неказистые, такие робкие и абсолютно беспомощные, как только что появившиеся на свет щенки, фотографии.
Этого ощущения чуда, увы, лишены любители сегодняшних дигитальных фотографирований, когда на мокром листе бумаги, беспомощно лежащем в растворе проявителя, появляются вначале контуры и тени, а потом, как живые, знакомые лица. И здесь главное - найти меру. Если недодержать - они будут блеклыми и вялыми, лишенными полноты жизни. Если передержать - резкими, четкими и … темными.
То, что я знаю и помню о моей семье и о бабушке - это даже не пазл, который я сейчас, благодаря появлению нашего семейного сайта, хочу попытаться собрать. Это воспоминания, сотканные из ощущений, обрывков разговоров, сценок, которые, может быть, вовсе не имели место в действительности. Но то, что в моей жизни бабушка занимала совершенно особенное место, это было ясно всегда и всем. И это было с того момента, как я стала себя осознавать, и продолжалось примерно до моих 14 лет.
Как только я завершаю рассказ о ней, и получается что-то связное и законченное, тут же, как маленькие юркие и смешные чертики из табакерки, выскакивают все новые и новые воспоминания, подробности, берутся за руки, окружают меня, и в смешном хороводе кричат: «И про меня… И про меня...». А прогонять их я пока не научилась.
16 декабря 2009 года, сидя в автобусе израильской компании «Афаким», который стремительно мчался по горной дороге, спускаясь вниз с гор Иудеи к городу Тель-Авиву, где у меня перед лекцией была встреча с нашей учительницей курсов, Эстер Офенгенден, я думала о фантастическом, каком -то даже мистическом, зигзаге судьбы. Меня, в бывшей жизни преподавателя литературы, «инженера человеческих душ», правнучку то ли раввина, то ли учителя хедера в маленьком украинском местечке, внучку и дочь двух убежденных коммунисток, с молоком матери впитавшую лозунг: «Религия- опиум для народа», странный вихрь каких то просто роковых событий нес явно не туда.. . Вначале 3 года школа астрологии, а теперь вот еще невероятнее: курсы психологии и Торы.
Для меня всегда был странен тот факт, что бабушка не помнила имени своей матери. И поэтому, когда должен был появиться на свет мой сын, у меня не было ни малейших колебаний по поводу его имени: он должен был носить имя моей бабушки. Я была уверена, что таким образом ее имя останется незабытым ее праправнуками.
К сожалению, я не знала, что категорически запрещено называть ребенка именем родственника, который еще жив. Во время его похорон, раввин говорил слова, от которых мороз шел по коже: «Евгений ушел от нас, не успев стать мужем и не приведя ребенка в этот мир». Но я уверена, что первый, кто его там встретил, была моя бабушка.
Шкейрова (Лукер) Евгения Ароновна родилась 25 сентября 1907 года в еврейской колонии поселенцев Затишье. Предположительно в 1918 или 1919 году, после гибели отца и смерти матери (ее отца махновец зарубил шашкой, а мама ее умерла ровно через 7 дней после него), переехала к сестре Екатерине в город. Работала домработницей в семье адвоката. (На фото она (слева) с сестрой Катей.
В 1927 году вступила в комсомол, была направлена вместе с подругой в украинскую деревню для привлечения «темного» крестьянского населения к светлой новой жизни. Организовали в деревне детский сад, ходили по дворам, уговаривая матерей отдавать в него своих малышей, а самим вступать в колхоз и выходить на работу.
Слышала за спиной шепот, что «эта жидовка детей потравит», но буквально через месяц в группе было уже 10 детей, а когда через полгода уезжала из села, провожали ее со слезами.
На одном из официальных мероприятий произошло, по-видимому, ее знакомство с моим дедушкой, Даниилом Шкейровым. Он был секретарем райисполкома, у него были узкие глаза, что придавало ему сходство с китайцем, был он пламенным оратором, соратником Бухарина, сторонником его теории политики в отношении крестьянства, и, стало быть, противником теории коллективизации Сталина.
8 декабря 1932 года родилась девочка, которой дали имя Анна, русский вариант еврейского имени Хана. А через три года ее отец был убит «кулаками», теми самыми крестьянами, которых он, вслед за своим учителем Бухариным, должен был призывать «богатеть и обогащаться», а в реальности грузил в эшелоны и отправлял на верную смерть… Тайна моего деда - это первый узелок в цепочке тайн и загадок, которыми так богата моя семья. Но об этом потом…
Его смерть героя дала особое положение и ему самому (избавило от репрессий), и обеспечила определенный, особенный статус его вдове. Она пользовалась очень скромными, но все-таки привилегиями. Мама вспоминала, что в Сталино, где они жили, у них была большая и светлая комната, была кресло-качалка, в которой внизу был сделан специальный ящик, наполненный игрушками, и была даже домработница.
Моя бабушка к тому времени уже окончила курсы бухгалтеров, работала в медицинском институте, где и познакомилась с Абрамом Гершуни, отцом своей второй дочери Фаины, моей тети.
Осенью 1941 года бабушка вместе с детьми успела эвакуироваться в Казахстан, в город Семипалатинск. Она рассказывала, что сообщение о том, что наши войска оставили Сталино, и в него вошли немцы, они услышали из сводок информбюро ровно через четыре часа после того, как поезд покинул родной город…
В Семипалатинске бабушка работала сначала в исправительно-трудовой колонии бухгалтером. Колония располагалась на другом берегу Иртыша, зимой темнело очень рано, и можно представить себе, что испытывала эта 35-летняя молодая женщина, когда ей приходилось иногда возвращаться в метель и мороз одной по пустынной дороге…
Но вскоре в ее судьбе произошли перемены. Она начала работать управдомом, и в Семипалатинск приехала ее сестра Катя с двумя детьми: Беллой и Аркашей. Я ни разу не слышала ни от мамы, ни от бабушки, чтобы они называли моего двоюродного дядю по-другому. Не Аркадий -только Аркаша. Может быть потому, что он был один мальчик на трех девочек в семье, а может быть потому, что и в семье бабы Кати и моей бабушки тоже были только девочки, братьев у них не было…
Баба Катя тоже устроилась на «хлебное» место, и оно было таким в полном значении этого слова. Она работала продавщицей в ларьке, где отоваривались хлебные карточки.
Мама все время повторяла одну и ту же фразу: «В войну мы не голодали». Она рассказывала, что в доме всегда были одна – две девочки из ее класса, или из класса ее сестры, которых бабушка подкармливала. Эта привычка была с ней до последнего дня жизни: каждого, кто переступал порог дома, встречала фраза: «Кушать будешь?». Еда была скудная: жареная или вареная картошка, чай с хлебом, но она всегда предлагалась каждому входившему в дом.
После окончания войны бабушка с дочерьми в Сталино не вернулись. Этот факт никогда не был предметом разговоров, но я думаю, причина была в некой «устроенности» жизни, и самое главное в том, что старшая дочь начала учиться в геологоразведочном техникуме, а профессия геолог была тогда одной из высокооплачиваемых. В техникуме было много ребят, и значит, у девочек была реальная возможность выйти замуж. Это тоже была огромное преимущество в те совершенно «женские» послевоенные годы. Мужчин было настолько мало, что, казалось, их не было совсем…
Но судьба распорядилась иначе. В январе 1950 года моя бабушка переходит в новый статус: в 43 года, имея на руках 12 летнюю дочь, она становится бабушкой.
В мае 1950 года моя мама получает диплом техника-геолога и направление на работу в должности коллектора в Прииртышскую партию. Эта партия представляла тогда палаточный поселок. Поэтому мы с бабушкой поселяемся в городе Шемонаиха, который находится от этого поселка под названием Перевальное, в 4 часах езды на поезде.
В 70-е годы большой успех имел телесериал «Вечный зов». Так вот, там как раз съемки были в этой самой «Шемонахе», как я выговаривала это слово. К осени в поселке построили землянки. Я неоднократно слышала рассказы о том, что когда меня привезли в эту землянку, кормили козьим молоком и вяленой кониной….. Но я выжила, хотя и родилась 2,500.
Но на первой моей младенческой фотографии, где мне 9 месяцев, я совершенно нормальный, даже, я бы сказала, упитанный ребенок, без малейших признаков дистрофии.
А моя бабушка с тех пор нигде и никогда не работала, и главная ее должность - быть бабушкой, «бобкеле», как мы ее с моим младшим братом, который родился в августе 1952 года, называли, была ее должностью до конца жизни.
В нашем геологическом поселке она всегда была как бы тем огоньком свечи, к которой тянулись люди. Она обладала уникальным талантом: никогда от нее я не слышала ни единого плохого слова в адрес кого-нибудь. Она всегда умела выслушать человека, подбодрить его. Прекрасно готовила всякие деликатесы: гуся с яблоками, фаршированную рыбу. А как она пекла!
В 1958 году моя тетя, окончившая тот же геологоразведочный техникум, что и мама, приехала работать в эту же геологическую партию. Тогда мы и получили немыслимо роскошную по тем временам квартиру: она была большая, переделанная соединением двух стандартных квартир. И с этого времени, все праздники отмечались у нас. И главой всех этих мероприятий была бабушка.
В 1964 году мы переехали в город Усть-Каменогорск. В этом городе моя бабушка и прожила всю оставшуюся жизнь. Умерла она в апреле 1980 года, в возрасте 73 лет.