Одно из самых ранних моих воспоминаний – мама поет мне колыбельную. В ней были такие слова: «Мы победу одержали в мае, ну, а ты в июле родилась», а еще дальше: «Над твоею маленькой постелью не летал проклятый мессершмидт». Никогда позже я не слышала эту песню. Наверное, именно ее пела мама своему первенцу, моему брату Валерику, который умер очень маленьким. Никогда мама о нем не говорила нам. Но переживала эту смерть всю жизнь. У нас дома не было его фотографий, но как-то она увидела в альбоме у своей сестры Полины его карточку, для нее это было большим потрясением.
Мама очень любила петь. В веселой компании она обычно пела «Шаланды, полные кефали», «В имении Ясной поляне…», «Город Николаев, кирпичный завод…». Две последние песни были старинные «городские романсы», с нарочито упрощенной лексикой, и исполнялись, как шуточные. Напевая в компании, она отбивала ритм руками по столу.
Еще она пела, когда шила. Это были протяжные грустные песни: «Помню, я еще молодушкой была», «Заветный камень», «На солнечной поляночке». Шить она умела, не профессионально, конечно, но шила. Сто раз примеряла на меня, но в результате получалось неплохо: сарафанчик на лето, блузку и т.д. Она много работала, особенно после того, как собралась вступить в жилищный кооператив, а еще больше - после смерти отца. Когда мы немного подросли, мама не могла с нами проводить много времени, тем более, что по выходным дням она обычно работала. Поэтому, наверное, на всю жизнь запомнился один вечер, когда она сшила моей кукле наряд из лоскутков, и сам этот наряд: юбка с оборками из золотистой парчи и светлая блузка – японка. Лоскутки дала ее подруга, портниха, целый мешок различных обрезков ткани, очень красивых. Я любила их рассматривать, перебирать яркие кусочки тканей.
Еще запомнилась снежная зима, и мама катает нас на санках. Темно, светят фонари, снег от света блестит. Санки у нас были необычные, голубые, сделанные в виде стульчика на полозьях.
Была у нас книжка «Малютка»- сборник детских рассказов, сказок и стихов. Мама часто читала нам ее. Особенно запомнилась нанайская, кажется, сказка о матери, у которой было двое детей. Когда мать заболела, ни один из детей не хотел заботиться о ней. Тогда мать привязала два веника вместо крыльев, превратилась в кукушку и улетела навсегда. Ужасно я не любила и боялась этой сказки. Иногда я была непослушной, как и все дети, чувствовала свою вину, но ничего не могла в себе изменить. Не верила в реальность подобных событий, но все же какое-то неприятное чувство овладевало мной, может быть, это чувство вины перед мамой?
Родилась я, когда маме уже было 35 лет, а папе - 45. У обоих это была вторая семья, и оба потеряли своих детей. Папина семья погибла во время войны в г. Ровно (до 1939г. это было территорией Польши). Папа (Френкель Цаль Бенционович) назвал меня в честь своей матери, Леи, Лилей, правда, в документах написали Елизавета, а брата - в честь отца, Бенциона, Борей. Больше ни о ком из семьи он не упоминал, и ничего, кроме имен бабушки и дедушки со стороны отца, я не знаю. Мы с братом были долгожданными детьми. Мама часто приглашала фотографа, своего сотрудника, чтобы сделать снимки. Такого количества фотографий, как в раннем детстве, у меня потом долго не было. Но интересно, что нет ни одной фотографии всей семьи. Парочка только - брат с мамой, и у меня - парочка с бабушкой. Единственная фотография сделана на море, в Мариуполе, где папа был на гастролях, а мама с нами приехала отдыхать.
Отец работал в Оперном театре. По вечерам и в выходные он был на работе. С утра в театре были репетиции, потом он приходил на несколько часов, отдыхал и уходил на спектакль. Уходя, он обычно говорил: «Сегодня - тяжелый спектакль, «Риголетто», или «Сегодня – легкий спектакль». По понедельникам у папы был выходной, он занимался с нами, вырезал смешных человечков из бумаги, нам это очень нравилось. Он умел читать по-польски и часто покупал польские журналы. Каждый год на все лето папа уезжал на гастроли. Привозил осенью нам подарки, книги, одежду (обычно на вырост). Осталось много книг с его надписью, где и когда она куплена. Когда я стала школьницей, мама поручала мне писать папе письма. Я долго мучилась, не зная, о чем писать. Каждый раз начинала с одно и того же: «Дорогой папочка! Мы по тебе очень скучаем».
Дома был набор грима (до сих пор помню его необычный запах), книга о том, как следует накладывать грим (было показано, какой тон грима используется, для того, чтобы показать различный возраст человека) и различные парики и усы. Помню, Боря как-то мерил парик, но тут кто-то позвонил с улицы, он выбежал встречать гостя прямо в парике и, конечно, на пугал человека.
В молодости мама хотела стать артисткой, ездила поступать в институт, но не поступила. Закончила она филологический факультет Донецкого пединститута, а после режиссерские курсы. Многие годы она работала преподавателем во Дворце Пионеров, вела кружок художественного слова и Пионерский театр миниатюр. Так мамина мечта стать артисткой превратилась в другую цель - воспитывать хороших людей, не обязательно артистов, любящих литературу и искусство. Хотя, были среди ее учеников и артисты. В частности, Олег Штефанко. Мама собирала рецензии о фильмах с его участием. Много лет следила за жизненным путем каждого из своих выпускников, складывала их фотографии в альбом. Некоторые из бывших учеников пошли по ее стопам.
Мама неплохо знала музыку, во всяком случае, то, что называлось популярной классической музыкой: могла назвать сразу композитора и название произведения. Летом в Донецк обычно приезжали на гастроли различные театры, в том числе, хотя бы раз за сезон один из московских драматических театров. У мамы была знакомая-билетер, которая давала нам возможность пересмотреть весь репертуар москвичей. Часто с мамой мы ходили в филармонию, послушать известных чтецов: Сомова, Журавлева, Кочаряна. Сомов как-то приезжал с программой Гарсиа Лорки. Удивительно, как без лишних движений, только голосом он передавал и танец, и звон гитары, всю музыку испанской поэзии. Из выступлений Журавлева запомнились рассказы Бабеля, в которых он изображал Одессу тех лет, одесситов с их говором и образом жизни, а также необыкновенную программу «Золотая роза» из рассказов Паустовского – непревзойденного мастера поэтической прозы. Кочарян приезжал с двумя программами: «Декамероном» Бокаччо, рассказы из которого он читал с необыкновенным лукавством, и « Крейцеровой сонатой» Толстого.
Мама очень любила петь. В веселой компании она обычно пела «Шаланды, полные кефали», «В имении Ясной поляне…», «Город Николаев, кирпичный завод…». Две последние песни были старинные «городские романсы», с нарочито упрощенной лексикой, и исполнялись, как шуточные. Напевая в компании, она отбивала ритм руками по столу.
Еще она пела, когда шила. Это были протяжные грустные песни: «Помню, я еще молодушкой была», «Заветный камень», «На солнечной поляночке». Шить она умела, не профессионально, конечно, но шила. Сто раз примеряла на меня, но в результате получалось неплохо: сарафанчик на лето, блузку и т.д. Она много работала, особенно после того, как собралась вступить в жилищный кооператив, а еще больше - после смерти отца. Когда мы немного подросли, мама не могла с нами проводить много времени, тем более, что по выходным дням она обычно работала. Поэтому, наверное, на всю жизнь запомнился один вечер, когда она сшила моей кукле наряд из лоскутков, и сам этот наряд: юбка с оборками из золотистой парчи и светлая блузка – японка. Лоскутки дала ее подруга, портниха, целый мешок различных обрезков ткани, очень красивых. Я любила их рассматривать, перебирать яркие кусочки тканей.
Еще запомнилась снежная зима, и мама катает нас на санках. Темно, светят фонари, снег от света блестит. Санки у нас были необычные, голубые, сделанные в виде стульчика на полозьях.
Была у нас книжка «Малютка»- сборник детских рассказов, сказок и стихов. Мама часто читала нам ее. Особенно запомнилась нанайская, кажется, сказка о матери, у которой было двое детей. Когда мать заболела, ни один из детей не хотел заботиться о ней. Тогда мать привязала два веника вместо крыльев, превратилась в кукушку и улетела навсегда. Ужасно я не любила и боялась этой сказки. Иногда я была непослушной, как и все дети, чувствовала свою вину, но ничего не могла в себе изменить. Не верила в реальность подобных событий, но все же какое-то неприятное чувство овладевало мной, может быть, это чувство вины перед мамой?
Родилась я, когда маме уже было 35 лет, а папе - 45. У обоих это была вторая семья, и оба потеряли своих детей. Папина семья погибла во время войны в г. Ровно (до 1939г. это было территорией Польши). Папа (Френкель Цаль Бенционович) назвал меня в честь своей матери, Леи, Лилей, правда, в документах написали Елизавета, а брата - в честь отца, Бенциона, Борей. Больше ни о ком из семьи он не упоминал, и ничего, кроме имен бабушки и дедушки со стороны отца, я не знаю. Мы с братом были долгожданными детьми. Мама часто приглашала фотографа, своего сотрудника, чтобы сделать снимки. Такого количества фотографий, как в раннем детстве, у меня потом долго не было. Но интересно, что нет ни одной фотографии всей семьи. Парочка только - брат с мамой, и у меня - парочка с бабушкой. Единственная фотография сделана на море, в Мариуполе, где папа был на гастролях, а мама с нами приехала отдыхать.
Отец работал в Оперном театре. По вечерам и в выходные он был на работе. С утра в театре были репетиции, потом он приходил на несколько часов, отдыхал и уходил на спектакль. Уходя, он обычно говорил: «Сегодня - тяжелый спектакль, «Риголетто», или «Сегодня – легкий спектакль». По понедельникам у папы был выходной, он занимался с нами, вырезал смешных человечков из бумаги, нам это очень нравилось. Он умел читать по-польски и часто покупал польские журналы. Каждый год на все лето папа уезжал на гастроли. Привозил осенью нам подарки, книги, одежду (обычно на вырост). Осталось много книг с его надписью, где и когда она куплена. Когда я стала школьницей, мама поручала мне писать папе письма. Я долго мучилась, не зная, о чем писать. Каждый раз начинала с одно и того же: «Дорогой папочка! Мы по тебе очень скучаем».
Дома был набор грима (до сих пор помню его необычный запах), книга о том, как следует накладывать грим (было показано, какой тон грима используется, для того, чтобы показать различный возраст человека) и различные парики и усы. Помню, Боря как-то мерил парик, но тут кто-то позвонил с улицы, он выбежал встречать гостя прямо в парике и, конечно, на пугал человека.
В молодости мама хотела стать артисткой, ездила поступать в институт, но не поступила. Закончила она филологический факультет Донецкого пединститута, а после режиссерские курсы. Многие годы она работала преподавателем во Дворце Пионеров, вела кружок художественного слова и Пионерский театр миниатюр. Так мамина мечта стать артисткой превратилась в другую цель - воспитывать хороших людей, не обязательно артистов, любящих литературу и искусство. Хотя, были среди ее учеников и артисты. В частности, Олег Штефанко. Мама собирала рецензии о фильмах с его участием. Много лет следила за жизненным путем каждого из своих выпускников, складывала их фотографии в альбом. Некоторые из бывших учеников пошли по ее стопам.
Мама неплохо знала музыку, во всяком случае, то, что называлось популярной классической музыкой: могла назвать сразу композитора и название произведения. Летом в Донецк обычно приезжали на гастроли различные театры, в том числе, хотя бы раз за сезон один из московских драматических театров. У мамы была знакомая-билетер, которая давала нам возможность пересмотреть весь репертуар москвичей. Часто с мамой мы ходили в филармонию, послушать известных чтецов: Сомова, Журавлева, Кочаряна. Сомов как-то приезжал с программой Гарсиа Лорки. Удивительно, как без лишних движений, только голосом он передавал и танец, и звон гитары, всю музыку испанской поэзии. Из выступлений Журавлева запомнились рассказы Бабеля, в которых он изображал Одессу тех лет, одесситов с их говором и образом жизни, а также необыкновенную программу «Золотая роза» из рассказов Паустовского – непревзойденного мастера поэтической прозы. Кочарян приезжал с двумя программами: «Декамероном» Бокаччо, рассказы из которого он читал с необыкновенным лукавством, и « Крейцеровой сонатой» Толстого.
Фотография вверху 1954 г. Сделана вскоре после свадьбы родителей. Единственная их общая фотография.